«Странность».
Морис Равель – композитор популярный, но неизвестный. В широких народных массах редок гражданин, не слышавший слова «болеро» и не отождествляющий его с вполне определенным музыкальным произведением. Имеющие слух да напоют «ныыы, ны-ны-ны-ны-ны-ны-ны, ны-ны-ныыы», а особо посвященным и фамилия автора знакома. Так вот и прославился бедолага, узаконив музыкальную форму, основанную на инструментальном и динамическом развитии одной, честно говоря, довольно незамысловатой мелодии. Так вот форму эту и эксплуатируют с тех пор музыканты от мала до велика. А о том, что Морис Равель – наиболее яркий, после Клода Дебюсси, представитель музыкального импрессионизма, пренебрегающего, в частности, четкостью форм и законченностью фраз, вспоминать как-то и не принято.

Морис – превосходный, уж посильнее Клода, оркестровщик. В совершенстве владея инструментарием симфонической кухни, он не всегда преодолевал искушение понагородить всяческих пикантных заморочек для гурманов. А вот я лично их не очень люблю – подавайте жаркого, да кусман посолиднее, да поострее, да пожирнее, да чтоб побольше соуса. И первой вещью, которая меня поразила прямо в морально неустойчивый мозг, заставив если не полюбить Равеля безоговорочно, то, по крайней мере, смириться с его статусом великого композитора, стала «цыганка« – изначально инструментальная пьеса для скрипки и фортепиано.

Музыка импрессионистов очень живописна. Агрессивно вступающая одинокая скрипка «цыганки» ведет странную линию, сотканную из разнохарактерных мелодий, уводящую слушателя куда-то далеко. Даже я, гордящийся принадлежностью к трем процентам человечества, которые Господь наделил абсолютным слухом, не могу понять, в какой тональности написано начало вещи. Всяк отчается уловить в хитровывернутом соло логику, интонации, знакомые по всяким там Паганини, и попробует абстрагироваться.

Тут-то и появится стройная смуглая брюнетка в кричащих одеждах, сверкающая добрым килограммом желтого металла мелкой фракции. Пользуясь необъятностью юбок и кофтенций, она даже не танцует, а трансформируется – то ли это водопад под лучами заката, то ли на глазах растущее экзотическое растение.

Даже не сразу и сообразишь, что это представление только для тебя – пока она неожиданно не окажется совсем рядом и не вперится в тебя чернющими глазами. Словно найдя точку опоры, успокоенная скрипка тянет до-мажорное тремоло. Ну, что – все, что ли? Фигу. Танцы только начинаются.

Офигительная находка – застоявшийся в кустах рояль, о существовании которого мы уже как-то и забыли, уверенно вступает тритонным диссонансом. Если дальше интересно – отойди-ка в сторонку, пока ненароком не треснул тебя локтем поддых гитарист-краснорубашечник.

Здесь есть все: и звон монист, и космополитическое «ай-нэ-нэ», и якобы стопроцентно испанское фламенко. Но зачем вслушиваться, если интереснее смотреть? В наших широтах цыганщина сводится к паре театральных стандартов, осторожно вырабатываемых многодетными заслуженными актрисами. Ни в театре, ни в пресловутом «Яру» (Яре?) вам не увидеть такой смерч из юбок.